С разрывом всего в три недели - на начало и завершение осени - празднуются в народе два великих и светлых праздника - Рождество Богородицы и Покрова Пресвятой владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии. Связывают эти две даты с именем самой святой женщины на Земле во все времена и у всех народов, давшей жизнь Спасителю человечества - Иисусу Христу. Материнство глубоко чтилось, всегда возводилось всеми религиями и народами в ранг священного долга. Как свидетельствуют исторические хроники, пресвятая Дева Мария родилась в то время, когда люди дошли до крайних пределов нравственного упадка. Чтобы исправить веру и не допустить гибели человечества, пришла в мир Мария, дав этому миру сына Божьего и сына Человеческого. Не с этой ли миссией приходит в мир земной каждый человек? И если мать дарует ему жизнь, то только с благой целью созидать, а не разрушать, любить, жалеть, беречь, заботиться, а не пренебрегать своими ближними. Качая в колыбели свое дитя, матушка напевает ему нежные мотивы, исторгнутые из самой глубины любящего сердца. Чуткий ребенок непременно уловит и с младенчества запомнит материнский завет и страстное ее желание, которое потом тысячу и тысячу раз будет неустанно повторять: «Дитя мое, оправдай мои надежды!». Самое лучшее и драгоценное в человеке закладывает мать. Загляните в свое детство. Истоки добрых начал в себе вы найдете именно там, где ваша мама была такая молодая, красивая, сильная, нежная и такая надежная во всем! У каждого - свои воспоминания, во многом они схожи, в чем-то разнятся, только в одном роднятся - в светлом образе матери. Образ этот, как неугасимая лампада перед образами, показывает нам путь в жизнь. Свою маму я начала помнить, узнавать довольно поздновато для шести лет. После тяжелых родов, когда на свет появилось сразу двое: долгожданный сын и дочка, впридачу к трем старшим дочерям, мама слегла. Ее срочно увезли в районную больницу. Отец кинулся к врачам, умоляя спасти мать пятерых детей, а в подкрепление своей горячей просьбы привез для больницы ведро топленого масла. Чтобы купить его, две недели пластался на лесной делянке. За несколько возов крепких дубков и сторговал в ближайшей башкирской деревне то самое масло. Мама ничего о хлопотах не знала. Металась в тяжком бреду. Жар был такой, что она то и дело просила соседок по палате принести ей с кухни кипятку, и не чувствовала, как во рту от такого питья отслаиваются лоскутки сожженной кожи. Не ведала наша страдалица и о том, что кормит ее двойняшек односельчанка Мария Иванова, у которой в ту пору - на наше с Колей счастье - родился сын Витя. С месяц нас носили к кормилице, а затем перевели на жевки. Отец выписал в правлении колхоза мешочек муки крупчатки. Старшие сестрицы пекли витушки или лепешки, жевали их с сахаром, заворачивали в марлю и вместо соски давали это питание двум орущим рахитичным ребятишкам. Назло всем невзгодам, благодаря маминым, сестречкиным и тетушкиным заботам, мы выжили, встали на ноги, научились лихо бегать босыми ногами по шелковистой траве-мураве, по кочкам и жнивью. В ситцевых обносках, с цыпками на руках и ногах, веснушчатые, белобрысые, в синяках и царапинах, мы были для нашей мамы самыми пригожими и милыми. Но ласкала она нас редко, хотя по характеру была нежная, никогда от нее мы не слышали бранного слова, злого окрика, недовольного взгляда. За всю жизнь меня она наказала всего один раз, зато братик с лихвой хватил маминых розог. Непоседа и «бедокур», он то и дело попадал в такие передряги, что оказывался кругом виноватый, а дружки-озорники - в стороне. Мама душевно переживала проказы любимого сына, и невольно сравнивая его поведение с моим, таким послушным, бралась за ремень или хворостину. Она всегда плакала, как только кончалось наказание, плакала и я - жалко было братика, обидно было за маму, за ее слезы. Я не выносила ее редкие горестные причитания о горькой вдовьей доле, безрадостной участи молодой женщины, у которой уже никогда не будет надежной опоры в жизни. Мы для нее пока не стали той самой опорой и подмогой. А старшие дети уже разлетелись из дома устраивать свою жизнь, и мама радовалась каждой хорошей весточки с больших строек, куда кинулись наши сестры в поисках лучшей доли. За два года до папиной смерти меня впервые забрали из дома наши родственники. На все лето. С какой радостью я собиралась гостевать к тетке, но с еще большей радостью и замиранием сердца ( а вдруг оставят насовсем) собиралась домой. Уже поздним вечером мы подъехали к нашей избе, и дядя Илюша послал меня вперед. С сильно бьющимся сердцем торкнулась я в дверь сенцев. Темь, хоть глаз выколи! С трудом нащупав ручку входной двери, открыла ее и замерла на пороге. Меня поразила до глубины души открывшаяся перед взором картина. За столом у кипящего самовара была в сборе вся наша семья. Папа с полотенцем на голове, мама, расчесывающая волосы, распаренные и умиротворенные лица –все свидетельствовало о том, что родители только что вернулись из бани. Пьют чай, о чем-то разговаривают, и как мне тогда показалось, вроде бы совсем не помнят, что где-то у них в гостях находится их дочка. Как вспышка молнии, долго жила в моей памяти эта семейная идиллия, и я, взрослея, в мечтах представляла, что когда-нибудь и у меня будет такой же дом, поющий на столе самовар и все мои дети будут так же, как в родительском доме, сидеть кружком и вести беседы. Я благодарна именно этому случаю и дяде Илюше, пославшему меня одну в дом, ибо все это каким-то чудесным образом сфокусировало во мне все самые привлекательные краски настоящей семьи. Чтобы вечером все собирались в доме, чтобы было кому сесть вокруг стола, чтобы было чем угостить, приветить да еще гостинчик собрать в дорогу. Огонек лампы над столом, аромат чая, свежеиспеченного хлеба, потрескивание углей в печурке - это и есть Дом, который мама сохраняла для нас до последних дней своей жизни. …Всей семьей нас с Колей собирают в первый класс. Прошло всего полгода после папиных похорон. Несмотря на большие расходы, мама, сестры нашли средства, чтобы купить все необходимое для занятий. Накануне я гостила у двоюродной сестры в самой дальней деревеньке, и она, чтобы не возиться с моими пушистыми, до самого пояса, косами, взяла и обрезала их. И все же мама исхитрилась приладить банты из шелка, пришила нам белые воротнички к воротникам новенькой формы. Взявшись за руки, мы с братом важно шествовали по деревенской улице, а утреннее солнышко светило нам прямо в лицо. Мы жмурились, стараясь спрятать радостные улыбки и ликование, украдкой посматривая на наших соседок, провожающих нас взыскательными взглядами. Со смертью отца, бывшего председателя колхоза, потом - бригадира, заведующего фермой, многое изменилось в нашей жизни. Никогда наш дом не отличался достатком. Наш отец -коммунист-бессеребреник - все больше старался для родной партии и колхоза. И теперь вся деревня наблюдала, как же поднимутся с колен его домочадцы, особенно жена, такая молодая, характером гордая, независимая, не признающая унизительного положения вдовы. Кое-кто тогда, догадываюсь, хотел бы видеть нас, сирот, одетых в обноски, кормящихся одной сухой картошкой. Было, конечно, и это: пальтишки, кофтенки с чужого плеча, картошка в мундире с квашеной капустой, грибами, с бочковыми помидорами, огурцами. Но тогда все питались примерно одинаково. Однако, именно наша мама на зависть соседкам, готовила всегда так, будто на пороге вот-вот появятся самые желанные и дорогие гости. Лапшевник, блинчики, витушки, ватрушки, картофельник, пироги и пирожки, лепешки и наваристые щи, многочисленные каши и супы, вареники и курники, ядреный квас, бражка для праздника, сушеные ягоды лесной земляники, малины, смородины- все это выставлялось на стол в большие праздники, по случаю приезда гостей. Но и в будние дни мама исхитрялась кормить нас сытно и вкусно. Самое лакомое богатство нам дарили лесные и ягодные поляны, и зимой все наши припасы чудесным образом как бы сами собой появлялись на столе и не только по красным датам. Мы знали самые отдаленные местечки в лесу, на полянах и лугах, где лучше всего растет ягода и, как только подходил срок, с утра пораньше отправлялись за добычей. Коля слыл отменным рыбаком, а я - сборщицей ягод и трав. Впрочем, брал-собирал ягоды быстро и чисто все тот же мой неразлучный братик. Работы по дому у нас всегда хватало через край. Прополка огорода - дело первое и неотложное. Полив овощей - по графику. Сенокос колхозный отнимал у нас, как нам казалось, последние силы. Но тут же следом начинался свой покос. Ту уж никак не отвертишься. Заготовка кизяка собирала под свои «знамена» всю деревенскую детвору. К нам шли гужом, памятуя о том, что тетя Поля Баранова после окончания работы никогда не скупится на щедрое и вкусное угощение. Так оно всегда и было. Как же мы гордились нашей мамой, когда друзья нахваливали ее щи и блинчики - таким было традиционный обед для всех юных кизячников. Сенокос на своей делянке длился обычно недели две-три, в зависимости от участка луговины, который ежегодно менялся. Редко нам доставался покос с хорошим разнотравьем, близко к дому. Вдовам почему-то наделы попадались такие, что дюжему мужику не справиться с перестоявшимися травами, к тому же перекрученными ветрами. Мама редко сетовала на такую несправедливость и только с завистью поглядывала на удачливого соседа, который на колхозной косилке шутейно накашивал травы раза в три больше нашего. Его сено сильно отличалось от нашего, лугового. Мама говорила, что ковыльное особенно необходимо пуховым козам, да если сыпануть овса, чтобы пух был длинный и шелковистый. С нашей полуболотной травы многого ждать не приходилось. И корова Милка, не в пример другим, у дворов которых высилось по два омета отменного корма, давала меньше молока. Но зато, какое же оно было вкусное, душистое! Наша кормилица словно понимала, что ей больше нечем отдарить за заботу и ласку своей хозяйки. Ни один мужчина в нашей деревне не мог угнаться за мамой в косьбе. За несколько дней косовицы на ней сгорало несколько нательных рубашек, так как работала наша мастерица без остановки, укладывая широкие валки ровно, оставляя после себя низкую стерню. В ней вообще всегда жила и билась какая-то волшебная струнка, которая поражала самых работящих односельчан. Первой она заканчивала сенокосничать, успевала до холодов и дождей наготовить позаречкой топку для печки.. У других мужья раскачиваются, а у нас уже привезен омет сена. И солома, предназначенная на подстилку корове и подкормку козам и овцам, аккуратно сложена на сеновале. И талы, нарубленные короткими полешками, давно сложены в плетневом сарайчике. Все эти приготовления создавали благополучную картину для нас самих, обнадеживали и успокаивали, значит, зимовать будем в тепле и сытости. Вовремя спускалась в погреб картошка, ее обычно нарывали несколько возов. Одолжив у соседей колоду, мы старательно отдраивали ее золой и щелоком, и весь день рубили капусту, а мама набивала бочки до краев, перекладывая хрустящее крошево огурцами и помидорами. А еще мы сносили в дом, закатывая под кровати, крутобокие тыквы, лущили семена моркови, свеклы, редьки. Перебирали севок, завивали в косы золотистые головки лука. Каких трудов все это стоило нашей маме - трудно было кого-либо в нашей деревеньке этим подвигом удивить, где вдов было чуть ли не четвертая часть от женского населения. Все так жили, и на всех лежала печать домашних и хозяйственных дел и забот. Единственно, что всегда отмечали соседи, так это мамино великое терпение и ровное отношение ко всем обитателям деревни. Никогда она не собирала сплетни, пересуды, никогда ни о ком не говорила с осуждением, издевкой, злобой. Наоборот, всегда в разговорах и беседах подчеркивала достоинство того или другого человека, жалела всех, у кого случалась даже небольшая неприятность. Эту замечательную черту в своем характере, как рассказывала нам мама, она унаследовала от своей тети-крестной, которая жила в достатке, была необычайно хлебосольна, приветлива, умела лечить разные хворобы и никогда не отправлялась к больному без заветного узелка, где всегда было какое-нибудь угощение для детворы, медок, целебные травы. Вечерами женщины обычно собирались по очереди у каждой в доме на посиделки. Вязали коймы и середки к шалям, носки, варежки, пряли шерсть, сучили пуховую пряжу. Бывало, порой «девичники» подслащивались медовухой, но это считалось баловством. Праздности в той маминой молодости и в зрелых годах не было места. Забравшись на печку, мы с жадностью слушали рассказы женщин о старинушке, о своих предках, знакомых. Кого-то из земляков или родных судьба увлекала в далекие и неведомые края, и сгинули они бесследно, так и не повидав родимую сторонку. Однажды я узнала, что были у мамы, кроме старшего Егора и младшего Павла, два брата – красавца, погибшие при странных обстоятельствах, и что остались после них дети-сироты, и не у всех у них жизни сложились благополучно. Как-то, уже сама будучи в возрасте, услышала от маминых племянниц загадочную историю о том, что прадед наш, Роман, по маминой линии был привезен в младенческом возрасте в мордовскую семью Артемовых и оставлен на воспитание со строгим уговором о том, чтобы никому и ни под какими приказами не говорить, чей это ребенок. А потом начались крестьянские бунты, смута, и видимо, об оставленном в чужих людях отпрыске царского двора, как подчеркивали двоюродные сестры, забыли. Так и пустил прадед Роман корни, ставшие чисто крестьянскими. И только в детях маминого брата Алексея проглядывалась какая-то удивительная, я бы сказала, иконописная красота в их лицах. Еще школьницей я это замечала, и вглядываясь в зеркало, сравнивая, всегда спрашивала маму о том, почему мы совсем другие, не похожие на них. На что она рассудительно отвечала, что все ее дети удались в отцовскую родню - вятскую и украинскую. Себя же мама причисляла к воронежским корням. Печалилась и горевала мама о своей многочисленной родне в пору, когда стал прихварывать дядя Егор, а потом задумал уехать из деревни к сыну в Павлодар дядя Паня. До последних своих дней она помнила и рассказывала о них, часто листала альбом, перечитывала письма из Сибая от племянниц, дочерей старшего брата. Но и с мужниной родней она всегда была в тесном родстве и связи. Все папины племянники уважали и любили ее за то, что она всегда их привечала, угощала, никогда не отказывала в помощи и поддержке. Наша мама была для них достойным продолжением их дяди, Дмитрия Андреяновича. Мы закончили школу. Потянулись вслед за старшими сестрами в город. «Дочка, учись дальше, учись, сколько хватит терпения. Ты у нас способная. Выдюжишь. Сумеешь. Все мы, твоя родня, на тебя надеемся!»,- такой наказ дала мне мама, когда я уезжала из дома. Обмануть маму в ее ожиданиях, надеждах я просто не имела права. И когда поступила в Казанский университет, а после установочной сессии приехала домой в отпуск, она сама предложила собрать всех родных и отпраздновать мое 20-летие. Брат-двойняшок был еще в армии, сестры с мужьями уже отгостили в мамином доме, и как всегда, помогли подготовиться к зиме. И тогда вдруг снова вернулась ко мне та самая картина из далекого детства, и я ощутила неразрывность наших родственных уз и связей. Сидела за праздничным столом постаревшая мама, но все равно такая же красивая и озаренная, какой я помнила ее в годы, когда еще жив был наш отец. Только теперь вместо него вел застолье его племянник, светловолосый, кудрявый, голубоглазый и громогласный. Ах, как тогда мы пели! Старинные песни, которые я едва знала, чудесным образом вдруг прорезались во мне памятью предков. Потом, много лет спустя, вся наша родня вспоминала не раз тот мой день рождения и маму, в каком счастливом озарении она была, не ведая, что уже через год покинет родные места и вернется на разоренное гнездо только спустя двадцать лет. Поклонится могилам своих родителей, упадет на небольшой холмик, где похоронен ее ненаглядный «голубь сизый», оплакивая в последний раз свою вдовью долю. Мама помогла мне вырастить троих детей. А до этого точно также неустанно и неусыпно помогала растить внуков Сережу, Надюшку, Верочку, Павлушку, Наташу, Иринку, Каринку. Она все эти годы, всем без исключения, вязала носки и варежки, шарфы и перчатки, гетры и шапочки, шали и платки. Перештопала горы всей этой уже поношенной вязки, белья, сэкономив нам не одну тысячу рублей. Когда все мы, ее дети, собирались в маминой однокомнатной квартирке, соседки, дружившие с мамой более тридцати лет и прожившие все эти годы душа в душу, говорили с завистью : « Ну, Осиповна, счастливица же ты какая! Все около тебя рядом. Какая же у тебя в старости сильная и надежная опора и поддержка!» Но мы думали несколько иначе. Под матерински покровом мы, все ее веточки, были в эти годы надежно защищены от невзгод и бурь, от шальных ветров и ранних заморозков. Пока была жива мама, мы были молодыми, хотя числились бабушками и дедушками, свекровями и тещами. А не стало нашей покровительницы, сразу состарились как раз на тот срок, который была с нами наша мама. В минуты печали, тоски, растерянности я начинаю понимать, что пришла пора принимать мамину эстафету и не посрамить ее памяти, традиций, правил. Для своих детей я должна стать тем самым благодатным, исцеляющим покровом, что так долго и надежно укрывал нас от житейских невзгод. Через месяц с небольшим нашей маме исполнилось бы 92 года. На этой земле прожила она 79. Овдовела в 41 год. Воспитала шестерых детей. У нее было 11 внуков и 9 правнуков. Десятый, Андрей родился через полтора года после ее кончины. А теперь все наше семейство насчитывает более полусотни человек. Но жизнь - суровая штука. Вслед за мамой, спустя одиннадцать лет, самым первым ушел от нас ее любимый внук Павлик. Умер он в том возрасте, в каком умер наш отец. Спустя два года с небольшим мы похоронили нашего брата Колю. И эти потери невосполнимы для нас, ибо больше всего мы ценим и дорожим родственными узами. Одно радует и вселяет надежду - на смену ушедшим приходят в этот удивительно прекрасный мир мамины правнуки. Если всех посчитать, то теперь их ряды за эти годы, что нет с нами нашей мамы, почти удвоились. И в милых чертах нового поколения угадываются мамина лукавинка во взгляде, нежная голубизна ее глаз, очарование улыбки, походка, какие-то особые жесты и движения. «Кровиночки мои родненькие!»,-так любила она приговаривать , когда ласкала маленьких детей.
Антонида Бердникова (Баранова). Город Нефтегорск, Самарская область.
